Константин Азадовский: Русский музей против Бенуа

Известный литературовед Константин Азадовский обратился в редакцию со статьей, посвященной проблеме подделок произведений искусства. Эксперты Русского музея признали подделками работы Бенуа и Судейкина из коллекции его отца Марка Азадовского. Альтернативная экспертиза указала на неправоту сотрудников музея. В статье для ЗАКС.Ру Азадовский рассуждает о том, что же случилось с экспертами и оценщиками знаменитого учреждения. Кто на свете не знает Русский музей! "Первый в стране государственный музей русского изобразительного искусства"; "Сокровищница национальной культуры"; "Четыреста тысяч экспонатов"; "От иконы до авангарда"... Каких только заголовков и эпитетов, посвященных Русскому музею, не найдешь в путеводителях по Петербургу или в Википедии. И все это справедливо. Но придется огорчить любителей прекрасного — речь пойдет не о шедеврах, хранящихся в нашей национальной сокровищнице, а о неприглядной истории, с которой мне пришлось столкнуться, об "экспертах" и их покровителях. Напомню, что совсем недавно вокруг экспертизы произведений живописи в нашей стране разразился небывалый скандал. Озаботившись тем, что рынок продолжает насыщаться подделками, управление по сохранению культурных ценностей Федеральной службы по надзору в сфере массовых коммуникаций, связи и охраны культурного наследия РФ (Росохранкультура) стало выпускать один за другим каталоги произведений живописи, признанных поддельными. К настоящему времени вышло пять выпусков. Каждый из них украшают громкие заголовки: ВНИМАНИЕ: ВОЗМОЖНО, ПОДДЕЛКА! НЕТ КРИМИНАЛУ НА АНТИКВАРНОМ РЫНКЕ! УВАЖАЕМЫЕ ГОСПОДА, ПРОВЕРЬТЕ СВОИ КОЛЛЕКЦИИ! И т. д. Взяв в руки любой из каталогов, читатель сможет узнать, что подделка произведений живописи приняла в последние годы широчайший размах и превратилась, собственно, в национальную проблему. "Каждая третья антикварная картина — подделка", — утверждает журналист из "Аргументов и фактов". И, что самое удивительное, в роли поддельщиков выступают не только профессиональные живописцы, но и... профессиональные эксперты, удостоверяющие — умышленно или ошибочно (разобраться в этом не всегда просто) — разного рода фальшивки. Разоблачения коснулись в первую очередь Третьяковской галереи. "В знаменитой Третьяковке обнаружено 96 подделок", — под таким заголовком появилась статья в газете "Новые известия" 27 марта 2008 года. Другими словами: 96 подделок были признаны — по вине наших экспертов — подлинниками. Однако мое внимание, когда я листал каталоги и читал газетные статьи, привлекла другая деталь: получив от Росохранкультуры материалы, позволяющие усомниться в подлинности отдельных произведений, Третьяковская галерея по собственной инициативе провела внутреннюю проверку и признала свои экспертные ошибки. Случай, прямо сказать, исключительный. Ибо в моем случае все было с точностью до наоборот: эксперты Русского музея признали не подделки подлинниками, а... подлинники — подделками. И вместо того чтобы разобраться и провести по примеру Третьяковки дополнительную проверку, стали изворачиваться: доказывать недоказуемое. И давно попало бы это дело на страницы каталога подделок, в интернет, а возможно, и в суд, если бы на защиту "научных сотрудников" не поднялось горой Министерство культуры. Моя коллекция всегда была относительно скромной. Она насчитывала около сотни полотен, гравюр, рисунков и офортов, собранных отцом, профессором Марком Азадовским, ценителем искусства и коллекционером, автором работ о П. А. Федотове. Близким другом отца был широко известный в свое время ленинградский коллекционер Ф. Ф. Нотгафт, знакомый и корреспондент А. Н. Бенуа, М. В. Добужинского, Б. М. Кустодиева и других. В 1930-е годы Азадовский и Нотгафт жили в одной квартире на улице Герцена; акварели, гуаши и работы маслом, попадавшие в эту квартиру (их дарили, как правило, сами художники), каждый раз обсуждались, подвергались любительской оценке и лишь затем находили постоянное пристанище на стене одной из комнат — у Азадовского либо Нотгафта. Коллекция начала распыляться в 1960-е годы. Трудные обстоятельства, в которых мы оказались после смерти отца, заставляли маму расставаться с произведениями; часть из них — акварели и рисунки Б. Григорьева, И. Гинцбурга, Е. Кругликовой, П. Шиллинговского и других — уже тогда попала в Русский музей (разумеется, не вызвав сомнений в их подлинности). Другая часть коллекции была передана мной в частные руки или государственные хранилища в первой половине 1980-х годов. На профессиональном языке это называется "провенанс" — история собрания. Ни один коллекционер или дилер не рискнет сегодня приобрести вещь, не имеющую достоверного провенанса. "Техника подделок развивается, — говорит Петр Авен, президент Альфа-банка, один из крупнейших российских коллекционеров. — И поэтому, собирая коллекцию, в последние годы без 100% провенанса я ничего не покупал. Иначе это становится чрезвычайно опасным и просто бессмысленным". Правильно. Именно поэтому ни одна вещь из коллекции Азадовского никогда не вызывала и не могла вызывать сомнений. Факты, документы, воспоминания современников свидетельствовали: провенанс безупречен. В ноябре 2008 года два принадлежащих мне произведения — гуашь Сергея Судейкина (с пометой на обороте: "Кукольный театр. С. Судейкин. 1911") и акварель Александра Бенуа (эскиз костюма к спектаклю по пьесе Мольера "Лекарь поневоле"; 1921) — оказались на экспертизе в Русском музее, куда их представил с моего ведома петербургский дилер, изъявивший готовность приобрести обе вещи. На каждой из работ — что немаловажно! — стояла подпись выполнившего их мастера. Поясним читателю: слово "экспертиза" в данном случае не вполне точное. Наши крупные музеи (в том числе Русский музей и Третьяковская галерея) были в 2006 году лишены права давать экспертные заключения. Установив запрет на музейную экспертизу, Росохранкультура заменила ее частными экспертами, получившими государственную лицензию (единственное исключение — Всероссийский художественный научно-реставрационный центр имени академика И. Э. Грабаря). Что же касается музейщиков, то свое мнение они могут в настоящее время облекать лишь в форму "консультационного заключения". Именно такие консультационные заключения — результат искусствоведческого и технологического исследований — были изготовлены сотрудниками Русского музея в декабре 2008 года. Проведя комплекс работ по изучению обоих принадлежащих мне произведений, эксперты Русского музея пришли к выводу, что авторство ни одной из них не подтверждается. Мотивировки: 1) подписи Бенуа и Судейкина являются поддельными; 2) в акварели, приписываемой А. Н. Бенуа, виден в инфракрасной области спектра рисунок графитом, исключающий руку этого художника; 3) рисунок, приписываемый Судейкину, выполнен беспомощно и неумело; пигменты акварели и бумага могут быть датированы не ранее второй трети ХХ века (то есть самое раннее — середина 1930-х годов). Оба заключения подписаны старшими научными сотрудниками Русского музея И. Б. Верховской, Н. Н. Соломатиной, М. В. Черкасовой и удостоверены замдиректора по научной работе Е. Н. Петровой. Прочитав консультационные заключения, я как историк, закончивший в 1969 году искусствоведческое отделение ЛГУ, не мог не удивиться. Во-первых, устанавливать достоверность той или иной подписи может только почерковедческая экспертиза. Искусствоведы из Русского музея не имеют права делать такого рода выводы (в сомнительных случаях им следует обратиться к специалистам). Да и уровень их почерковедения показался мне сомнительным: так, помета "Кукольный театр" на обороте судейкинской гуаши была прочитана как "Театральная тема". Во-вторых, вывод в отношении Бенуа ("рисунок, исключающий руку...") мог быть сделан только при сличении вещи, представленной на экспертизу, с так называемой эталонной базой данных. И хотя упоминание об эталонах присутствовало в официальном заключении, именно это вызвало у меня подозрения. Известно, что все другие рисунки Бенуа, выполненные им в 1921 году для спектакля "Лекарь поневоле", хранятся ныне в Государственном музее театрального и музыкального искусства. Узнать об этом нетрудно: достаточно открыть книгу Марка Эткинда, посвященную Александру Бенуа (1965). В-третьих, акварель Александра Бенуа, которая, как утверждалось, исследовалась "в инфракрасной и ультрафиолетовой областях спектра", была подвергнута рентгенофлуоресцентному анализу и т. д., вернулась ко мне в нетронутом виде, то есть законвертированной (под стеклом и в рамке). В-четвертых, было неясно, каким образом эксперты определили возраст бумаги (речь идет о судейкинской гуаши). Исследования такого рода чрезвычайно сложны и требуют особой квалификации. С этими и прочими недоумениями я письменно обратился к заместителю директору по научной работе; просил разобраться, отменить малограмотное заключение и т. д. В ответ — новые ошеломляющие бумаги. В одной из них сообщалось, что в гуаши обнаружены якобы "фталоциановые пигменты" (в официальном заключении о них не упоминалось). Что это? Красочные пигменты, полученные за рубежом после 1935 года и получившие распространение после Второй мировой войны. А поскольку в нашей стране эти пигменты стали использоваться лишь после 1960 года, то и гуашь Судейкина (висящая в нашем доме с начала 1930-х годов — помню ее с самого детства!) была изготовлена, стало быть, в 1960–1970-е. Подразумевается: кто-то изготовил фальшивку, расписался за мастера, поставил дату, а доверчивый покупатель (то ли мой отец, умерший в 1954 году, то ли я сам) по неведению приобрел эту вещь, а теперь пытается сбыть). Другая бумага представляла собой официальное письмо, адресованное замдиректора Русского музея Е. Н. Петровой. В этом письме О. Д. Цыпкин, заведующий Лабораторией кодикологических исследований и научно-технической экспертизы документов при рукописном отделе Российской национальной библиотеки, информировал: мол, поступила в нашу лабораторию акварель Александра Бенуа (в цифровом исполнении). И, сопоставив тексты на акварели Бенуа с подписями и надписями на эталонных рисунках, он, Цыпкин, имеет основания предполагать, что подпись на акварели не является подписью Бенуа. Можно, конечно, говорилось далее, провести экспертизу в полном объеме; однако на это потребуется от полутора до двух месяцев (напомню, что экспертиза в Русском музее была проведена за два-три дня), а стоимость работы составит от 50 до 70 тысяч рублей. Кто и когда передал в Публичку цифровую версию акварели Бенуа, да еще "с черного хода", зачем и для какой цели была затеяна эта дурно пахнущая игра — остается только догадываться. Изучив этот якобы официальный документ на бланке Российской национальной библиотеки (без исходящего номера), я понял, что столкнулся не с ошибкой, а с умыслом. Не искреннее заблуждение малоопытных специалистов, а сговор, направленный против двух произведений русского искусства, — таков был мой неутешительный вывод. Для начала я обратился к независимым экспертам. Основный вопрос касался подписи Александра Бенуа. Как-никак, два почтенных учреждения — Русский музей и Российская национальная библиотека в один голос заявляют: текст Alexandre Benois в правом нижнем углу акварели не является подписью Бенуа. Наибольшим доверием в кругу специалистов пользуются экспертные заключения, произведенные Экспертно-криминалистическим управлением МВД РФ. Действительно, в наши дни там работают первоклассные профи. Именно туда — в отдел почерковедческих исследований Экспертно-криминалистического центра ГУВД по Санкт-Петербургу и Ленинградской области — я и обратился с просьбой о проведении независимой экспертизы. После тщательного исследования акварели начальник отдела Л. А. Сысоева пришла к выводу: все рукописные тексты (включая подпись) на представленном рисунке принадлежат самому Бенуа. А в отношении Судейкина посторонней помощи не потребовалось. Сличив подпись на гуаши с подписями в письмах художника за 1911 год, я убедился: подпись является подлинной. Это столь очевидно, что даже не вызывает вопросов. А если у экспертов из Русского музея вопросы все же возникли, так нельзя же ограничиться категорическим утверждением: "Почерк в подписи и надписи на обороте листа отличается от известных образцов почерка С. Ю. Судейкина"; надо ж его как-то мотивировать. Мотивировка, увы, отсутствует. И получается так, что заведомая чушь, написанная на бланке Русского музея, подписанная экспертами и заверенная заместителем директора, обретает силу авторитетного и неопровержимого мнения. Немало интересовали меня и загадочные "фталоциановые пигменты". Разобраться в этом было непросто — провести необходимый анализ красочного слоя можно далеко не в каждой лаборатории. Наконец повезло: Институт геологии и геохронологии докембрия РАН в Санкт-Петербурге произвел исследование элементного состава и ответил на поставленный основной вопрос: "Фталоциановых красителей не обнаружено". Пришлось потревожить и искусствоведов — тех самых лицензированных экспертов, которые в настоящее время единственные имеют право подписи под экспертным заключением. Исходя из того, что все эталонные образцы для данной работы Бенуа 1921 года хранятся в Музее театрального и музыкального искусства в Петербурге, я просил провести экспертизу именно в этом учреждении. И что же? Ведущий научный сотрудник музея эксперт по культурным ценностям Е. И. Грушвицкая, исследовав представленную мной акварель Бенуа, пришла к выводу: подлинник. И живописная манера, и приемы исполнения, не говоря уже о подписи, полностью соответствуют эталонным образцам. Итак, подлинность обоих произведений неоспоримо доказана. Что дальше? Нельзя же мириться с тем, что на коллекцию М. К. Азадовского, точнее на ее репутацию, брошена тень! Сомневаясь, что такого рода проблему можно решить в суде, я написал подробное письмо министру культуры А. А. Авдееву. К письму (на девяти страницах) приложил доказательства — на 40 листах. Подчеркнул сомнительную окраску дела и просил разобраться не только со старшими научными сотрудниками из Русского музея, но и с заведующим Лабораторией кодикологических исследований — автором заведомой фальшивки (благо и Русский музей, и Российская национальная библиотека находятся в ведении Министерства культуры). На длинное послание пришел короткий ответ. Суть его сводится к одной фразе: "Признавая Ваше право не быть согласным с выводами специалистов Русского музея, Департамент культурного наследия и изобразительного искусства тем не менее не ставит под сомнение их компетенцию и высокий профессиональный уровень". Подпись — Р. Х. Колоев. Другими словами, нет и не было ничего, кроме моего несогласия с мнением специалистов из Русского музея. Мнение на мнение, так сказать. Извините, пожалуйста. А три экспертных заключения! А письмо из РНБ! Но увы, ничего не видит Министерство культуры и не желает видеть. Гражданин написал министру — это его право. Пусть пишет! А мы все равно не дадим наших в обиду. Наши люди не ошибаются! Лукавство и цинизм российских чиновников могут подчас обескуражить, но не удивить. Мы привыкли к играм системы с гражданами. И не такое видали! Прикрывать своих — хорошая старая традиция. Честь мундира, сор из избы и т. п. Знакомый спектакль! Так советская пропаганда огулом отвергала любые клеветнические заявления "оттуда". И все-таки — что же делать? Прежде всего с нашим культурным наследием, которое вроде бы должно охраняться, и не в последнюю очередь Министерством культуры. Как быть с произведениями замечательных живописцев, Бенуа и Судейкина? Было время — их, эмигрантов, отправляли в запасники. А сейчас? Куда я должен — после "консультационного заключения" — отправить две прелестные вещицы этих мастеров? На пыльные антресоли? Или в мусорный бак? И другой вопрос: что стоит за "ошибками" (вернее, играми) музейщиков? Невежество? Профнепригодность? Недобросовестность? Или что-нибудь похуже? В нашей печати высказывались предположения о том, что эксперты вступают в сговор с арт-дилерами; мол, взаимный интерес толкает их навстречу друг другу. И, кроме тех денег, что вносятся в бухгалтерию, по рукам гуляют еще и другие деньги. Неплохо бы проверить рассказанную историю и в этом ракурсе. Но кто это будет делать? Прокуратура? Суд? "Я считаю, — утверждает Петр Авен, — что надо судить экспертов, которые дают ложную экспертизу". Специалисты Русского музея почему-то боятся суда. Изучив договор № 252 от 04.12.2008 г. ("Об оказании консультационных услуг научно-исследовательского характера...") я не без изумления прочитал в нем пункт 3.3: письменный результат исследования, каким бы он ни оказался, не подлежит передаче в судебные органы. Что за странность? Разве Конституция не предоставляет гражданам право на судебную защиту своих интересов и прав! Тем не менее никакой суд не в состоянии разрешить вопрос о подлинности того или иного произведения искусства. Суд вынужден обращаться к экспертам. А эксперты по русской живописи — где они? Прежде всего, конечно, в Русском музее, коему многие по неведению или наивности до сих пор доверяют. И не только судьи. Нет, не надо обращаться в суд. Обращаться надо к культурному сообществу, к коллекционерам, искусствоведам и знатокам живописи... Любой случай, подобный этому, должен стать предметом пристального изучения, а имена лжеэкспертов — достоянием гласности. Только так и можно, наверное, защитить в наши дни репутацию личной коллекции. И не следует почтительно снимать шляпу перед брендами: Русский музей, Третьяковская галерея... Времена изменились. Дело, конечно, не в учреждениях — дело в людях. Мне ничуть не стыдно за то, что часть произведений из коллекции моих родителей оказалась в конце концов в Русском музее. Люди приходят и уходят — музеи остаются. В начале ХХ века Александр Николаевич Бенуа радостно приветствовал открытие музея Александра III. Что сказал бы выдающийся деятель русской культуры, если бы знал, что спустя сто лет его скромная акварель 1921 года будет признана — в том же самом музее! — "исключающей руку Бенуа", а его собственноручная подпись — "несхожей по начертанию"! Константин Азадовский