Татьяна Иванова: Если б вы знали, сколько отдается глупых приказов!

Учитель русского языка и литературы, бывший завуч школы № 575 Татьяна Иванова стала героиней, сама того не ожидая. Простой честный поступок, естественный отказ от лжи и подлога, несколько слов правды вмиг изменили жизнь уже немолодой женщины. Именно за этот шаг Татьяна Иванова вынуждена сейчас оправдываться в суде по иску чиновницы, считающей ущемленной свою репутацию. 1 июня, служители Фемиды должны огласить решение по делу.

- Как изменилась ваша жизнь из-за скандала с обнародованными вами фактами преступлений на выборах и вашего последующего увольнения?

— Не привыкла и не привыкну к тому, что узнают на улице, куплю скоро шляпу и темные очки, — смеется Татьяна Васильевна. — Не ожидала и до сих пор не верю в потерю многих вовсе не чужих мне людей и встречу стольких новых далеких, но удивительно родственных душ! Комплексую из-за того, что с усердием дятла твержу одинаковые слова, будто опять и опять веду урок на одну и ту же тему или в 13-й раз доказываю теорему Пифагора — а ее иначе доказать нельзя. Боялась чокнуться от мысли: встаю утром — а мне не надо идти в школу. 30 лет ходила и вдруг не надо — причем все это случилось в одночасье…

— То, что происходит с вами — это переоценка людей, вещей и ценностей?

— И перемена, и переоценка. Все изменилось в моей жизни, и не в худшую сторону. Я много замечательного сегодня в ней нахожу. И очень благодарна судьбе — вне политики, вне чего-либо еще, просто по-человечески — что со столькими людьми меня свела. На фоне того, что близкие люди… — не громко это? — меня предали. Лучшая подруга (тоже учительница, вместе детей растили, делили последнюю копейку), перед тем, как перестать со мной здороваться, сказала: "Таня, ты извини, мне еще кредит выплачивать". На этом фоне вроде чужие люди стали родными, дорогими, необходимыми.

— Все учителя вашей школы в той ситуации промолчали, осудили вас, прекратили общение?

— Не все, меня поддержали пятеро самых молодых учителей.

— Но в суде пока мы их не видели. Зато на каждое заседание приходят дети.

— Да, я тронута была. Хотя не ждала учеников. Запрещала являться. Мне не хотелось еще и в судебное разбирательство их втягивать. В суде они мне отчитались, что пробный ЕГЭ сдали…

— О своей истории вы с ними сейчас уже не говорите?

— Нет. Стараюсь не касаться. Конечно, они взрослые. Но все равно, как любой матери, хочется, чтобы ребенок подольше оставался ребенком. Оградить от всего, во что они еще, бесспорно, окунутся в своей жизни. Они не смогут в стороне прожить. Вначале, когда я увольнялась, мы проговорили с ними целый урок. Я уходила — я их предавала. Не доучила немного. А с другой стороны — не могла иначе, и должна была объяснить. Просто рассказать им все честно, чтобы меня поняли. У меня был урок. Я им сказала: сложилась такая ситуация — я ухожу. Но я вас не предаю — это правда. И рассказала все, как было. Дети слушали: все, молча, глаза в глаза. Я на них, они на меня. Никто не отвлекся, не начал заниматься чем-то посторонним, переговариваться. Призналась: "Понимаете, ребята, если я сейчас останусь, понятное дело, никто меня не расстреляет. Но все прекрасно знают, как можно наслать одну проверку, вторую, третью… Вымотать нервы, выжить человека… Единственное, что они спросили — а мы с ними уже готовились к выпускному вечеру, обсуждали ленточки, колокольчики, куда поедем, — единственный вопрос: "А как жить дальше?" И тишина. Я им: "Не знаю, как жить дальше. Точно знаю только одно: живите честно. Никому никогда не позволяйте поставить себя на колени. Если вы правы — идите до конца. Иначе, если вы один раз встанете на колени, никогда больше не подниметесь". Ничего сакрального не произносила и не думала, что эти слова станут такими крылатыми.

— Но из суда ученики возвращаются к тем же учителям, в ту же школу, с тем же директором. Им тоже могут задать вопросы, сделать замечания: зачем ты ходишь туда, что ты творишь?

— Нет, им ничего не сделают. Не решатся. Этим детям уже нельзя внушить страх. Они — другие. Совершенно другие. Они уже дышат иначе. Совершенно иначе. Подрастет еще несколько поколений, и страна очень изменится. Все будет по-другому, потому что по-прежнему жить не смогут дети. Старшее поколение от них очень отличается. Дети не боятся: им нечего бояться. Они не перепуганные, как мы.

—Чего могут бояться учителя?

— Объясню. Начинается учебный год. Идет распределение ставок, нагрузки: у кого-то — 18 часов, у кого-то — 27. Любой нормальный человек заинтересован иметь подработку на одном рабочем месте, а не бегать по всему городу. На одну ставку учитель прожить не может. Хотя по уму он должен работать не больше 18 часов в неделю. Педагоги же впрягаются в работу с утра до ночи. Домой приходят, язык — как пионерский галстук вокруг шеи. А еще тетради проверить, к уроку подготовиться, столько всего успеть… Нельзя в школе вести уроки по накатанной. Нельзя один раз написать планирование по причастию и по нему работать. А у нас учитель, чтобы прожить, хватает столько часов, сколько ему дадут…

В школе масса нюансов. И расписанием можно человеку испортить жизнь. Представьте: у тебя урок, окно, урок, окно, урок… Ты просидела в школе шесть часов, а оплату получила — за три. Разные мелочи, из которых складывается школьная жизнь.

— Ваши коллеги выбирали между мелкими благами, удобствами с одной стороны и дружбой, порядочностью с другой?

— Они в первую очередь думали: "Лучше б ты молчала, тогда бы нас никто не трогал". Понимали, какими будут последствия, ибо это система. Если откровенно, они по-разному ко мне относятся. Многие — неплохо. Больше, чем человек сам себя наказывает, никто его не накажет. Ребенка отругали, поставили в угол, он час постоял, вышел, сказал: "Мама, прости, я больше так не буду". И все. Забыто. А когда человек внутренне чувствует свою неправоту или вину, как бы и куда бы он ни прятался, в нем это есть, и выкинуть, забыть это он не может. Очень тяжело с этим чувством жить. А я уверена, в глубине души они переживают.

— Как вам кажется, то поколение учителей, с которыми вы работали, и поколение помоложе (40–45 лет) — они уже иначе жить и мыслить не будут или возможны переломы в сознании?

— Иначе жить будут те, кому сегодня 20–30 лет. Они другие. А у нас еще сильно чувство собственной несвободы. Совершенно ненормальное состояние. И я не хочу опять окунаться во все это, возвращаться в систему, где ты, по сути, неволен: тебе приказывают — ты делаешь. Если б вы знали, сколько отдается глупых приказов! К примеру, объезд губернатора: всем — мыть окна! Да какие окна?! Ветер, холод, дождь! Неважно. Бери тряпку и мой, и не хуже всех, а то директору нагорит. Или прикажут в снегопад сосульки срочно сбить с крыши. Тоже к какому-нибудь событию районного масштаба. Типичная ситуация. Моем, сбиваем, простываем, болеем…

Я ведь правду сказала: никто тогда в декабре не стоял над нами с дулом пистолета. Самое страшное — потерять жизнь или близких. Никто нас не заставлял: пострадаешь сам, твои родные — либо идешь на это дело. Никто, но тем не менее… Люди часто одни понятия подменяют другими. И каждый делает это так, как ему удобно. Я сделаю так, как мне удобно. Знаю, что лгу. Я сам это знаю. Но, убеждает себя человек, больше никто ничего не узнает. И мою ситуацию многие парадоксально истолковали — так, как им удобно.

— Как дети воспринимают ложь? Они понимают, что те, кто их учит чему-то правильному, одновременно им лжет?

— А дети — бескомпромиссные. Для них нет розового. Либо белое, либо черное. Они рассуждают: "Ага, ты вот так? Все, ты никто и ничто!" У меня в прошлом выпуске случай произошел: меня не оказалось в школе, а мои ученики чем-то провинились. Разразился скандал. И кто-то им сказал: "Вы никого в школе не уважаете, кроме Татьяны Васильевны!". А мальчик один из моего класса ответил: "Уважение заслужить надо". Их не сломаешь. Если дети понимают, что человек поступил плохо, они будут с ним здороваться, но уважать не будут. Никогда. Как бы он ни каялся, ни винился. Нет. Либо так, либо этак. Середины у них не бывает. Они еще не умеют подстраиваться. Где-то смолчать, слукавить, найти компромисс. Не умеют. У них бегущая строка на лбу: как я к тебе отношусь. Вот они идут по коридору, а ты читай.

— Многие недоумевают: почему вы, член партии "Единая Россия", ее не покидаете?

— А может быть, меня уже исключили из "Единой России" (смеется)? Я не думала пока об этом. Не хочу сейчас. У меня сложное чувство… Я порой смотрю: есть в партии и уважаемые люди. Но надо изнутри все менять. Сегодня мне стыдно признаться, что я член партии "Единая Россия". Это все результат их действий, в том числе и тех, в ноябре-декабре…

— Много людей вас поддерживает?

— Каждый, с кем сталкиваюсь. Я чувствую такую поддержку. Слышу миллион добрых слов в свой адрес. Когда все вокруг дарят столько хорошего, знаете, словно что-то разливается внутри. Ты понимаешь не головой, а сердцем, что сделал правильно. Умом можно разложить все по полочкам. Я так должна была — а так не должна, законно — незаконно. Принять умом и принять сердцем — разные вещи.

Мне до сих пор приходит по 100 писем в день. Я раньше на каждое отвечала. А тут смотрю: три часа ночи — я еще не ложилась и уже физически не могу отвечать людям. Хочется написать, а не могу… Видите, у меня лежат неотвеченные письма… Я открытое письмо готовлю: не могу каждому ответить и не хочу быть свиньей. Я должна людям сказать спасибо. Напишу обязательно.

Беседовала Нина Петлянова